"Ромео и Джульетта" - стандартный трюк моего красавца. Меня он тоже в первую
очередь научил курить сигары и пить бренди.
"Ромео и Джульетта" - классические гаванские сигары, хотя название и ассоциируется
не со жгучими мачо, а с трепетными девицами. Такими, как вот эта Наденька, пытающаяся сейчас
непринужденно курить, попутно объясняя мне, что мой муж любит ее.
По идее, мне достаточно было увидеть у нее в руках заветную пачку, чтобы обо всем
догадаться: "Ромео и Джульетта" - стандартный трюк моего красавца. Меня он тоже в первую очередь
научил курить сигары и пить бренди. Даже сейчас это довольно эффектный ход, а пятнадцать лет назад,
в пекле перестойки, выглядело просто убийственно. "Ромео и Джульетта" и "Хайме Торрес" - испанское
бренди, по вкусу как жидкий чернослив. По тому, как без запинки потягивает из своей рюмки эта девочка,
видно, что роман у них с моим мужем давно.
- Вы мне не верите? - говорит Наденька и вдруг вспыхивает, - Я докажу!
Она бежит в прихожую за сумочкой, а я подливаю себе ещё. Наденька не знает, что она
не первая сидит у меня на кухне и рассказывает о высоких душевных качествах моего мужа и бессмертной
любви, которой я должна принести себя в жертву. Уверенная в своей победе, она возвращается с
поцарапанным диктофоном в руках. Казённая штучка, с боем выбитая у начальства. Да-а, пятнадцать лет
назад у меня был точно такой же. Надо же, их еще делают.
- Мы с вами обе журналистки... - начинает она, - думаю, вас не удивит...
Потешно измененный записью - отчего это диктофоны так уродуют человеческие голоса? - звучит, тем
не менее, голос Алика.
- Наденька, мы с женой давно уже чужие люди. Мы даже спим в разных спальнях. Я хочу
быть с тобой. Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день.
Раздается шипение. Наденька нажимает на "стоп" раньше, чем я успеваю услышать что-либо еще.
- Наденька, дорогая, это действительно трогательно. Я даже не думала, что между
вами всё так серьезно. Расхожий штамп "умрём в один день" это только подтверждает: у Алика всегда был
хороший вкус, но от полноты чувств он, видимо, не заметил нелепицы, - неторопливо говорю я и делаю
очередной глоток. - Но я хочу вам кое-что показать. Пойдемте.
В хрущевках - а любовь к "Хайме Торрес" не позволила нам за годы семейной жизни
накопить на что-либо более приличное - так вот, в хрущевках с порога трудно определить, сколько в них
комнат. Особенно если тебя сразу провожают на кухню.
- Честно сказать, Наденька, я не вижу здесь второй спальни, - невинно сообщаю я, -
Возможно, есть тайная дверь за ковром, - я подхожу к тахте и приподнимаю край висящего над нею ковра.
- Нет, не видно.
Девочка начинает хлопать ресницами. Очень характерное движение, когда боятся, что потечёт тушь.
- Пусть так, - не сдаётся она, - но вы же слышали запись...
- Ах да, запись! Дайте-ка диктофончик!
Ей приходится сбегать на кухню, и за это время я успеваю найти нужную кассету.
Снова звучит тот же голос, но после нескольких минут красноречиво сбивчивого дыхания.
- Машенька... - глубокий вздох, щелчок зажигалки, - ты великолепна в постели. У
меня не было, нет и не будет лучшей женщины. Я хочу прожить с тобой до глубокой старости.
Я выключаю диктофон. Щелчок звучит, как выстрел милосердия. Наденька втягивает голову в плечи и
плетется в прихожую. Я не провожаю ее. Диктофон остаётся у меня в руках, как законный трофей.
Дверь захлопывается. Эту девочку я еще увижу в институте на лекциях. Возможно,
когда я буду рассказывать о том, что каждый уважающий себя журналист имеет свои архивы, она
догадается. Но этот раунд - за мной.
